Три девушки в ярости  - Изабель Пандазопулос

Я ни в чём не могу тебя упрекнуть. Но пойми же сама, и речи быть не может о том, чтобы этим летом Магда поехала в Сен-Рафаэль. Я не очень-то хочу, чтобы она там встретилась с Дитером. И по мне, было бы разумнее предохранить от таких тошнотворных встрясок и Сюзанну.

Мне очень жаль. Искренне жаль.

Несмотря ни на что, желаю тебе прекрасного лета!

Передай мои дружеские пожелания Максиму.

Целую,

Париж,

21 июля 1967

Мама всё мне рассказала!!! Я не понимала, почему ты не приезжаешь. Почему тебя никогда нет дома, когда я пытаюсь до тебя дозвониться… Наконец она обо всём мне поведала… И я не могу опомниться!!!

Да разве могла я даже представить себе, что ты умеешь так ловко, с таким притворством обманывать всех вокруг? Я пытаюсь нащупать связки, склеить кусочки, отыскать симптомы! Но как объединить в одно два этих образа: с одной стороны — та Магда, которую я помнила, которую знаю, прямодушная, осмотрительная почти до суровости, — и другая, та девчонка, что по ночам пробиралась в комнату к собственному кузену?

Не постигаю.

Я хочу, чтобы ты приехала в Париж и ответила на все мои вопросы! Я хочу понять!! Ибо ещё хуже твоей лжи — чувство, что ты на всё наплевала и растоптала, а особенно моё к тебе доверие, наши клятвы обо всём говорить друг другу. Я смертельно обижена на тебя. И имею право сказать тебе это прямо в лицо!

Открытка из Сан-Рафаэля

Меня раздражает мамино поведение. Она сказала мне, что порвала два твоих письма. Мне невыносимо, что за тебя говорят другие.

Я принесла тебе клятву, прекрасно помню это, но я принесла клятву, ничего не зная. Теперь я знаю и хочу понять. Как такое возможно? Каждый раз, стоит мне только подумать об этом, я словно тупею от омерзения. И наконец говорю себе: быть может, мне просто наврали и ты сможешь всё объяснить сама? Тем более что после того, как ваша история выплыла наружу, Дитер с нами не живёт. У меня больше нет от него никаких вестей. И мне ничего про него не говорят. Только знаю, что папа по-прежнему оплачивает его обучение. Но упорно отказывается видеть его. Или, может быть, это мама выкинула его вон? Я ничего не знаю об этом, Магда… Но в какой же чудовищный кошмар ты всех нас втравила…

Кто ты на самом деле, Магда?

Я вдруг осознала, что ты рассчитываешь каждое сказанное тобой слово, каждый жест, каждый свой шаг. Ты девушка, имеющая секреты и умеющая их хранить. Я-то верила, что наша дружба для тебя дороже всего на свете. И вдруг такое разочарование… В глубине души я правда не знаю, кто ты.

Надеюсь, что ты прочтёшь это письмо и сразу ответишь. Ты мне должна ответ! Как часто мне хочется разорвать тебя в клочья. И, окажись ты сейчас передо мной, я бы начала с того, что побила бы тебя до крови. Представлю только — и уже немного легче.

Отправь свой ответ Клеомене Рунарис, на тот же адрес. Она передаст его мне.

Париж,

август 1967

Дорогой господин посол!

Вы, вероятно, сочтёте, что я требую слишком уж многого после всего, что вы уже для меня сделали. Поверьте же, что я каждый день удивляюсь своему везению и благодарна за всё, чем обязана вам. Ваше великодушие помогает мне держаться. Оно же обязывает меня каждое утро вставать и продолжать мой путь.

Но я по-прежнему не имею никаких известий ни о матери, ни о брате. Иногда мне кажется, что у них всё хорошо, они где-нибудь в безопасном месте и я очень скоро увижусь с ними просто потому, что не может быть иначе. Чаще же всего я заставляю себя мыслить здраво. Я прекрасно знаю, что они в страшной опасности, если ещё не погибли.

Умоляю вас сообщить мне всё, как есть. Обещайте мне сказать правду — сегодня ли, завтра. Будьте уверены, я всё ещё достаточно сильна, чтобы её выслушать. Всё лучше, чем такая неизвестность и бесконечные вопросы.

К этому маленькому посланию я прилагаю другое письмо, адресованное моей матери, которое прошу вас сохранить со всеми предосторожностями до того дня, когда она появится и спросит обо мне. Вы, наверно, вопреки вашему желанию, стали для нас неким пересылочным пунктом. И за это я тоже бесконечно вам признательна.

Заранее и уже в который раз благодаря вас за внимание, проявленное к моему положению, очень прошу вас, дорогой месье Фонтен, принять выражение моего самого искреннего почтения.

Париж,

4 сентября 1967

Мне так нравится наблюдать, как наступает осень, даже в Париже, где сразу становится сыро и серость неба под стать городским крышам. В августе город совершенно безлюден, совсем нет жителей, все или почти все в отъезде… Иногда мне здесь очень одиноко. И всё-таки в своей маленькой комнатёнке под самым потолком, где всегда очень жарко, я день за днём штудирую латынь. Конечно, степень мне не светит, но я верю, что справлюсь. Мне так не терпится приступить к учёбе! Хочу быть блестящей ученицей и заполучить лучший диплом, и уверена, что мне это удастся, я потрачу на это столько времени, сколько нужно.

Вы будете мной гордиться.

В августе я написала заявление об уходе из «Бон-Марше». Я подыскала другую работу. Там мне платят больше и не приходится стоять, с придурочной улыбкой глядя в пустоту. То, что я нашла, — по правде сказать, не ремесло, а скорее что-то вроде игры, хотя и невесёлой игры. Видишь, как осторожно я начинаю рассказывать, — знаю, тебе такое не по душе! Сперва я отказалась, а потом разок туда сходила и поняла, что это даётся не так уж тяжело, как я представляла. Я позирую в школе искусств для художников и скульпторов. Я совершенно голая, но, знаешь, они ведь смотрят не на меня вовсе. На полученные деньги я впервые в жизни смогла купить себе красивое платье. Оно очень скромное, чёрное с белым, чуть-чуть выше колен. А с высоким шиньоном у меня в этом платье вид почти настоящей парижанки. А ещё я снялась для торгового каталога моды. Меня фотографировала крупная фирма французского нижнего белья. Это было потруднее. На тебя никто не обращает внимания, тобой вертят туда-сюда и двигают, как пустую бочку. И, когда я увидела фотографию, у меня было чувство, что я оставила на ней частичку самой себя. Меня можно узнать и подумать обо мне не то, что я на самом деле есть. Но мне не стыдно. Чтобы подорвать мою решимость, понадобилось бы несравненно больше. Я поняла, что стать частью того мира, к которому я хочу здесь принадлежать, не получится, если у меня будет вид бедненькой страдалицы. И хочу использовать все козыри, какие имею. А если за это придётся заплатить фотографиями в «Плейтексе» — что ж, заплачу эту цену, я ведь от этого не умру.